НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Я не отправлю это письмо. В этом нет смысла, я увижу тебя раньше, чем оно дойдет. И все же...

Если бы ты знала, как мне плохо без тебя! Со мной творится что-то невероятное. Каждую свободную минутку я думаю о тебе. Да какой там свободную! Даже задыхаясь во время марш-броска, я вспоминаю тебя, и ноги несут меня дальше.

Вообще я замечаю за собой: одновременно я пребываю в разных местах, раздвоение личности какое-то. Слушаю, читаю, механически записываю, а сам нахожусь далеко, с тобой. Уже не однажды ловил себя на этом. Причем я думаю о тебе совершенно абстрактно, я не могу объяснить, понимаю, что думаю о тебе, но конкретных ассоциаций никаких нет. Но так не всегда. Иной раз, особенно здесь, в лагерях, когда я, усталый, свалившись в траву, или вечером, после отбоя, покуривая в стороне от лагеря и слушая лягушек, засыпая в сырой палатке, думаю о тебе по-другому. О, эти долгие вечера воспоминаний... Я зябну под холодными звездами и прислушиваюсь к звукам ночного мрака. Сверчки, жабы, птицы...

Печального меня
Сильнее грустью напои
Кукушки дальний зов!

Я пью эту грусть, как теплое вино, большими глотками, остановив дыхание. Пью до одури, и размышления наваливаются на меня глухой массой.

Я начинаю восстанавливать в памяти наши с тобой счастливые дни. Удивительно - я помню каждое мгновение, каждую мелочь, каждое движение, я задерживаю эти мгновения в своем воображении, я наслаждаюсь ими, я смакую их самым бессовестным образом, посасываю как леденец. И у меня нет сил остановить сладкое, тягучее как мед, течение своих мыслей, бесконечную смену чередующихся видений... Я невольно замедляю шаг, проходя по этой безлюдной галерее арабесков, нет, даже не арабесков, а образов, твоих образов. Я вновь переживаю те чувства, которые испытал тогда, я вновь переживаю каждое твое прикосновение, даже прикосновение твоего дыхания... Так же, как и тогда, что-то замирает во мне, когда я совершенно явственно ощущаю тот трепет, то учащенное сердцебиение. Кажется вот-вот это что-то оборвется, и я провалюсь в неведомое... Память без этого невозможна.

А музыка? Ты помнишь музыку, которая звучала тогда? Помнишь, как мы плавали, утопали и растворялись в ней! Мы не слушали звуков, они гармонично влились в нашу кровь, в наше сознание и пребывали там в своем естественном состоянии. Неотделимые, неотъемлемые, они звучали в унисон с плавными органными аккордами нашей любви. Мы никогда не слышим музыки, которая полностью поглотила наш мозг, волю, ощущения, мы не слышим ее извне, она звучит внутри нас. Или, может быть, в нас есть своя музыка? Она порождается той, первоначальной, внешней, она - это вдохновение для нашего композитора-души. Слыша музыку со стороны, он сам начинает творить, он играет, тут же импровизирует, переполняет нас звуками, и уже невозможно разобрать, где какая мелодия, где моя, где твоя, где чужая... Нет, не существует твоей и моей мелодии, она у нас одна, нас двое, а мелодия одна, мы сочиняем ее вместе - ноту - ты, ноту - я, или вместе одни и те же ноты, на одну тему, по одной гармонии.

Наша и та, другая, музыка настолько сложно и запутанно переплетаются, что различить, разъединить их нельзя, да и вряд ли можно, - они уже составляют единое целое, одну необычную, неповторимую симфонию, а мы ее слушаем, слушаем, перестаем слушать, но слышим. И исподволь, подсознательно хотим, чтобы это состояние длилось вечно, чтобы звуки длились бесконечно долго, мы ощущаем непреодолимую потребность безмерного наслаждения, безысходности. Странно... О, если бы я мог остановить время! Я бы лежал и лежал вот так, крепко прижав тебя к груди, нашептывая тебе самые ласковые слова и слушая музыку, нашу музыку... Я слушаю и запоминаю ее до последнего, замирающего в тишине звука.

Я все помню... Я помню вкус вина, которое мы пили на брудершафт, он густо замешан вкусом твоих губ. Вкус вина и вкус губ... Они тоже неотделимы, они тоже превратились в одно необъяснимое, родное, необходимое. Боже, прав был поэт, написав: "Все желанья эти губы утолят..." Воистину, это сказано про твои губы, к этим словам нечего добавить. Ты для меня все - и покой, и восхищение, и боль, и страсть... Ты - жизнь, жизнь без сомнений и сожалений, без ошибок... А может ты - моя гениальная ошибка? Или наоборот? Как знать... Но как бы там ни было, ты - мое желание, моя желанная.

Знай,
И вершина моя и пропасть -
Ты!

Наши дни, наша сказка... Почему я так отчетливо все помню? Каждую тень, каждый запах, удивительный букет запахов, пусть случайный, но ставший таким близким и дорогим. Я не фаталист и, кажется, вообще лишен предрассудков, но я не могу отогнать мысль о том, что все это не может быть просто случайным, случайное не бывает столь полным и совершенным. Вот и этот запах, запах наших дней, он сложен, он состоит из многих элементов, которые в отдельности не представляют собой ничего особенного. Но все вместе! Запах твоих волос, твоего тела, запах свечи, запах разлитого вина, запах забытой, непотушенной сигареты, свежий запах простыни, запах воды, пота, духов, цветов, принесенных мною, еще десятки неуловимых запахов, без которых невозможно понять и оценить всю прелесть мира, который окружал нас тогда. Никто кроме нас не может представить того колдовского загадочного очарования, которое испытали мы, только мы двое.

Им, этим вот очарованием я не хочу делиться ни с кем, и никому не отдам его, пусть оно будет только нашим. Никакими силами не отнять у нас этих воспоминаний, они совершенно необходимы нам, я не мыслю себя без них, я храню их за семью замками, бережно оберегаю - ведь это, быть может, самое дорогое, что у меня есть. Я навсегда сохраню в своем сердце этот волшебный, открывшийся нам мир. Порознь мы бы никогда не смогли даже подсмотреть, что делается там, за этой таинственной стеной, которую мы не видим, не можем потрогать, у которой нет названия. Мы только знаем о ее существовании, да и знаем не все. Многим этого не дано, они, прожив целую жизнь, так и не узнают о ней, ни разу не побывают там, за ее пределами, в том, теряющем связь с реальностью, мире. Как назвать его? Раем, наслаждением, удовлетворением, исполнением желаний? Не знаю. Я могу почувствовать, как исчезает заветная стена, и мы переносимся в эти незабвенные кущи, как мы погружаемся в невесомое недвижимое состояние блаженства. Переход этот описать невозможно и сравнить его не с чем. Ты помнишь, как падала Маргарита на тюльпаны? Вот что-то подобное - нескончаемый полет-падение нашего сознания испытываем и мы, и можем пребывать в нем бесконечно долго, время останавливается, и внешний мир оставляем нас в покое. Он ничем не напоминает о себе, пока что-то, тоненькое и слабое, все же соединяющее нас с бытием, не натянется и не вернет нас в объективную реальность происходящего. Тогда мы сумеем осознать, что прошло уже довольно много времени, что часы и минуты все текли, капали своим чередом, не обращая на нас внимания. Я догадываюсь - наша жизнь была остановлена, эти часы и минуты мы сэкономили от отпущенного нам судьбою срока. Мы не постарели, а остались такими же, какими были до этого перемещения через границу настоящего времени.

Помнишь это место у Ремарка? "Мгновение радости - вот жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности. Твои глаза мерцают, звездная пыль струится сквозь бесконечность, боги дряхлеют, но твои губы юны. Между нами трепещет загадка - Ты и Я, Зов и Отклик, рожденные вечерними сумерками, восторгами всех, кто любил... Это как сок лозы, перебродивший в бурю золотого хмеля... Крики исступленной страсти... Они доносятся с самых стародавних времен..."

Но мы вынуждены всегда возвращаться обратно... О, если бы заблудиться там, за чертой осмысленной жизни!

Вижу снова простор голубой,
Над беседкою тихий закат.
Мы совсем захмелели с тобой,
Мы забыли дорогу назад...

Странная получается философия, может быть, в чем-то и противоречивая, но она не более противоречива, чем сама наша жизнь. Жизнь... Относительное понятие, короткий срок. Мне трудно сказать наверняка, когда мы ЖИВЕМ, может именно тогда, когда мы находимся там, в том, оторванном от действительности мире, там и только там? Или все это тяжелый бред, или хуже - плод усталого воображения...

Вот я все пишу МЫ... А если ты не чувствуешь всего этого, если ты думаешь по-другому, совсем не так? Если ты переживаешь все по-своему, а эту писанину воспринимаешь как глупейшую абракадабру? Может и посмеешься надо мной? Как бы то ни было, я верю, я знаю, что пусть ты и представляешь это несколько иначе, но суть все равно та же. Суть наши представления - одно. И наша суть одна. Пусть ты запомнила не те мгновения, что я, но ведь есть и общее, и его должно быть больше, нам дорого одно и то же. Помнишь я, как на великом балу у Сатаны, выторговывал твое колено? А помнишь, как мы гадали на кофейной гуще? Помнишь, как ты появилась в экстравагантном котелке и распахнутом халатике, как я аплодировал тебе? В моей памяти навсегда останется оттиск твоих губ, твоих ладоней, могу ли я забыть их?

Могу ли я забыть, как ты читала мои стихи? Как ты их читала! Про себя, но с выражением. Я сидел напротив, курил и, не отрываясь, смотрел на тебя, на твое лицо. Как оно меняло выражения, отражало малейшую перемену настроения, твое волнение, твою грусть! По твоему лицу я мог читать сами стихи... Невыдуманный, непонятный другим язык, только нам. Какое время было!

Я страшно соскучился по этим дням. Тоска-печаль опять ходит за мной, преследует, наступает на пятки... А я бегу от нее, бегу кажется на одном месте, выбиваюсь из сил, в изнеможении падаю, задыхаюсь, она вскакивает на меня гоголевской ведьмой, вцепляется в волосы и погоняет не жалеючи. Кошмар... Я слаб, обескровлен, не могу ничего поделать с собой, это не зависит от моей воли. Может, я валяю дурака, как тот парнишка у Сэлинджера, который представляет, что у него в животе сидит пуля, и он истекает кровью?

Когда все спят, я сижу, поеживаясь, на свежем ночном ветру, вспоминаю тебя и пою про себя пинкфлойдовское: "Oh, how, how I wish you were here!" Или это меня нет с тобой? Без разницы - та же печальная мелодия...

Грусть в сердце. И смятенье дум,
Тревожит каждый звук.
Холодный мир вокруг угрюм
И пусто все вокруг.

История наша тоже печальна. Ничего не поделаешь...

Я на весну смотрю
Сквозь прочную решетку предрассудков.
О, плоть моя, смирись!

Помнишь у Ахмадуллиной? "С ума схожу, иль восхожу к высокой степени безумства..." Что делать безумцам, куда плыть? По течению? Или плыть против, вопреки, и поворачивать эту бренную реку вспять, и перевернуть вверх тормашками эту лодку, даже не раскачивая ее! Перевернуть как корабли неприятеля - на абордаж и ко всем чертям! Сможем ли, хватит ли сил? "Темные воды, тяжелые весла..." Отчаянье. Не лучше ли бросить эту пустую затею, и, раздевшись донага, прыгнуть в эту воду, взявшись за руки и зажмурив глаза?

В ночном мраке
Беремся за руки
И пытаемся перейти
По бревнышку,
Перекинутому над бездной.

Мы поплывем легко и свободно, наслаждаясь прохладой и независимостью действий, безнаказанностью, а брошенная нами лодка пусть плывет своей дорогой, по течению, неуправляемая и слепая, нам с ней не по пути, нам совсем в другую сторону. Нет, не против течения, а наперерез ему, туда, где вдали призрачно темнеет незнакомый берег. Что там? Ждет ли он нас? Да ждет ли вообще кто-нибудь беглецов? Никто, нигде, никогда... А впрочем, одиноки ли мы в добровольном изгнании? Может, где-то и бродят товарищи по несчастью, может встретят нас на том берегу? Как они попали туда? Как мы, или бедою выброшены на влажный, холодный песок отрешенья? Их тоже мучает одиночество, и они, как я сейчас, тоскуют о ком-то, так же мерзнут на ночном ветру, думая о чем-то своем, нем неведомом. Они, тоже поневоле разлученные со своими любимыми, слушают свою музыку, вспоминают минуты, дорогие их сердцу, скучают...

Какая долгая жалоба!
О том, что кошка поймала сверчка,
Подруга его печалится.

Разлученные... Или не встретившие своих любимых. Этим, последним, хуже всех, они очень несчастны, они плачут, шепелявя и путая слова, горячо причитают, воздев руки к небу... Они даже несчастнее тех, кого любимые покинули, ибо первым не пришлось испытать того, что испытали вторые, пусть оставленные. Раз так, то мы с тобой находимся в гораздо более выгодном положении, правда, мы не можем выйти вместе на люди, нас вместе не позовут в гости, если и позовут, то каждого в отдельности, и посадят обязательно порознь. Мы вынуждены молчать и тщательно скрывать наши отношения ото всех, кроме самых близких, любимых и верных. До конца дней я буду благодарен им за их доброту, такт, прощение и понимание.

Эта вынужденность - ничто по сравнению с великим запретом, уготованным нам судьбой, я многим пожертвую, лишь бы отменить его. Я, как последний идиот, изобретаю тысячи способов, чтобы обойти его внушительный монолит, и они тут же разбиваются в мелкие брызги о его незыблемость и непреклонность. Я заранее знаю, что все мои потуги бесплодны, но поделать ничего не могу, не мириться же с этой обычной несправедливостью, поэтому я вновь и вновь разбегаюсь и, со всей дури, пытаюсь пробить этот запрет головой. Глупо? Да, глупо, но, по крайней мере, честно, это лучше, чем спокойно смотреть, как ты мучаешься и переживаешь, как тебе тяжело. Я и сам стал чумной от этих страданий.

А в сущности, кто я тебе? Кто я для тебя? Друг? Любовник? Камень, который тащит тебя на дно, или тот маленький плот, о котором поет Лоза? "Нас словно омут манит постель..." Пусть я не знаю этого, главное - чтобы я был, был в твоей жизни, был чем-то значимым, ощутимым, нужным, тогда я могу сказать, что живу не зря. Какое возвышенное упоение - осознавать, что ты есть у меня, что я есть у тебя, что так этому суждено быть.

Вот и кажется, что у меня все есть. Ну, чего тебе еще надобно, что ты не угомонишься, человек? И все-таки надо... Это закономерность своего рода.

Как горячи наши чувства! Страсти вскипают, бурлят, и мне больно, потому что наше счастье, любовь, нежность, переполняя нас, переливаются через край и пропадают. Бесцельно, безвозвратно, бессмысленно... Почему мы так бесшабашно, без оглядки тратим лучшее, что имеем? Ты понимаешь? Ведь не бывает, чтобы это было всегда... навсегда... А мы тратим это на себя, только на себя. Я хотел бы, чтобы у нас были дети, чтобы можно было отдавать им себя без остатка... У нас были бы красивые умные дети...

Некому
Делать дырки в бумаге окон.
Но как холодно в доме!

Ведь нельзя никому не передать пусть даже малую частицу своей души. Когда я об этом думаю, безысходность уже пугает меня и совсем не радует. Нам есть чему научить детей, есть, что передать им. Ты понимаешь? Не обижайся, конечно, нашей вины в этом нет, это все тот же запрет, через который мы не в праве переступить.

Вообще мы многого не можем себе позволить. Время и место - вот две вещи, которые определяют и ограничивают наши желания и возможности больше всего. Как я страдаю из-за этого!

Какое мерзкое унижение я вынужден выносить, чтобы выкроить для нас свободный денек! Если бы ты знала, чего мне стоит, стиснув зубы, и, сжав кулаки, просить и убеждать кого-то, которому до меня нет дела, сколько раз я зарекался! Ведь они норовят залезть тебе в самую душу. О, люди, где же ваше элементарное человеколюбие?! Неужели вам так трудно понять простое, необходимое, общечеловеческое без этих унизительных объяснений? Что стоит вам сделать то малое доброе, которое зависит от вас? Как вы можете столь легко распоряжаться вещами, которые, быть может, многое значат для других? Есть ли у вас такое право? Неужели вам доставляет удовольствие, наслаждаясь властью, заставлять людей хитрить, обманывать, заискивать и клянчить подачку у сильного? Неужели вы испытываете удовольствие от того, что превращаете человеческое достоинство в тряпку у порога? У каждого есть что-то свое, святое, которое никому не позволено трогать, вы слышите - никому! А вам ничего не стоит оплевать, обхамить, опошлить это самое дорогое, порвать его огрубелыми и грязными ручищами. Ведь вы такие же люди! О, эта унизительная зависимость, оскорбляющая как пощечина!

Помнишь, я говорил тебе про социальный парадокс нашей жизни? Вот тема для философов! Сейчас, когда я многое могу, много хочу, когда мне многое необходимо, у меня этого нет. Нет, кажется, самого насущного, чтобы полноценно, хорошо, вволю жить. Это и квартира, и машина, и дача, и свободное время, и деньги, ну никуда без них. Потом, когда я, старый и уставший от жизни, буду ни на что не годен, я, по странной прихоти судьбы, буду все это иметь, но самое грустное то, что это мне уже не будет нужно. Противоречие потребностей и возможностей, другое время, другие проблемы и интересы. Я бы, не задумываясь, поменял бы свою сегодняшнюю жизнь на ту, будущую, а потом вполне бы довольствовался бы тем, что имею сейчас. Единственное, что я бы не променял - ты. Ты нужна всегда, сейчас и потом...

Я вообще большой мастак по части воздушных замков, в считанные минуты могу возвести целые города, розовые, зыбкие... Мираж, до которого хочется дотронуться, пощупать, протянув руку.

Нужна зыбкость дюн,
Чтоб на суше хранить зыбкость моря,
Изгиб зыбких волн.

Я строю их настолько смело, уверенно и убедительно, что и другие начинают в них верить, они верят мне! Почему? Наверное потому, что они сами очень хотят в это верить, чтобы это было, случилось, пришлось. И все было бы хорошо, но вдруг налетает легкий невинный ветерок, и мои замки начинают кривиться, корчиться, они претерпевают непостижимые метаморфозы и то ли рушатся, растворяются в душном воздухе, то ли приобретают очертания реальной действительности, такой, какая она есть - простая, обыденная и, казалось бы, не привлекательная, совсем не интересная. Но это не так, мы то знаем, что это не так.

Может быть, я дурной человек, если желаю этих злополучных благ? Понятно, надо жить тем, что у нас есть. Но поверь, я думаю о них лишь в той степени, в какой они могут быть полезны нам, ровно настолько, насколько это необходимо, не более. Я готов на самые безрассудные поступки, только бы облегчить тебе жизнь, сделать ее такой же прекрасной, как твоя душа, ведь соответствие должно быть во всем. Я хочу, чтобы ты имела все, чего ты заслуживаешь, чего ты достойна, и терзаюсь сознанием того, что я не в состоянии много дать тебе. У меня ничего нет, кроме меня самого, я - некое противоречивое упрямое создание, до сих пор никому, кроме матери, не обязанное, не подвластное никому, добровольно, с восхищением приношу себя к твоим ногам, как кровавую жертву языческим богам, жертву во имя счастья жизни.

Нам приходится довольствоваться тем, что есть, и это не так уж мало, обладать друг другом - это уже богатство. А время, оно у нас будет, исчезнет страх неожиданно открывающейся двери, не нужно будет насильно сдерживать себя, распаляйся хоть до красного каления, хоть до бела, хоть до точки плавления, растекайся по поверхности и низвергайся в бездну небытия! Я завидую альтисту Данилову и демонической женщине Анастасии, они раскручивали великолепные тайфуны и ураганы, мы бы на их месте учинили, по меньшей мере, космическую катастрофу со столкновениями планет, рождением сверхновой и образованием черной дыры в пространстве... Но мы не можем позволить себе и тысячной доли этого. И я, чтобы остыть, успокоиться, чтобы вместе с опьянением прогнать тоску, чтобы ты поняла те чувства, что я испытываю в этот миг, уткнусь лицом в твои ладони и буду целовать их, еле дыша...

О, как малы,
О, как твои ладони мягки.
Ты и сама
Вся на свою ладонь похожа.
И вся ты на моей ладони.

Вокруг нас живут люди со своими обычными заботами, радостями и печалями, а мы среди них, как в вакууме. Не подумай, что я с претензией на исключительность, нет, просто хочется, чтобы тебя все понимали, не удивлялись, не осуждали. То, что мы вначале считали безумием, сейчас - нормальная жизнь, в той мере, конечно, в какой все люди вообще нормальны, это достаточно относительное состояние. Хотя именно начало, сама мысль, родившая его, может быть, и была безумием, поэтому для других она тоже будет безумием поначалу. К чему бояться окружающих? Они ничего не знают о нас, а узнают - еще и позавидуют, ведь есть чему завидовать. И все-таки это было бы мне неприятно, я не боюсь осуждения, я боюсь обсуждения и кривотолков, боюсь за тебя. Зависть - подлое и поэтому опасное чувство, зачем пускать кого-то постороннего в наш прекрасный мир? Многие не видят его, не понимают и без сожаления, тупо вытопчут его ногами, как топчут, не замечая, луговые цветы...

Далекий зов кукушки
Напрасно прозвучал. Ведь в наши дни
Перевелись поэты.

Но в то же время, может это неправильно - скрывать прекрасное от других? Или оно им не нужно? Или у них есть свое, неизвестное нам? Что ж, пусть довольствуются своим, а мы - своим. Это плохо? Но разобщенность с чужими, не она ли сближает родных? И кто они, эти чужие? Это мы не всегда знаем, или вообще можем никогда не узнать, и еще хуже, если узнаем, что тот, которого мы так долго считали родным, на самом деле далек от нас. Это разочарование.

Слава богу, - нам это не грозит, возможно ли разочароваться в тебе? Твоя детская открытая улыбка, она как феномен в самые неожиданные моменты встает у меня перед глазами. И красный бант... Задорные огоньки в глазах, невинный детский смех... Когда я увижу, услышу их наяву? Я жду этого с нетерпением, разжигаемым вынужденным ожиданием и бездействием.

И что интересно! Иногда, когда я с тобою, я переживаю мучительный кризис слов, нечаянно огорчив тебя или, обидев даже, я тут же каюсь, хочу успокоить тебя, сказать что-то хорошее, но все слова куда-то разбегаются. Я ничего не могу выдавить из себя, кроме банального "извини", виновато хлопаю глазами, проклинаю себя и готов провалиться сквозь землю. Когда ты расстроена, я глупейшим образом теряюсь и не могу сказать ни одного путного, стоящего, нужного слова. Мне кажется, ты должна почувствовать, а не услышать те слова, которые я хочу сказать тебе, неужели ты этого не понимаешь? Или я от тебя требую слишком много?

В глубинах сердец
Подземные воды бегут
Кипящим ключом.
Молчанье любви без слов
Сильней, чем слова любви.

Когда же тебя рядом нет, во мне появляется столько нежных ласковых слов, что хоть на бумажке записывай. Когда я вновь вижу тебя, все они вылетают из головы, я превращаюсь в немого с огромными ужасными глазами, которыми готов вот-вот сожрать тебя, как древнегреческий монстр, ей богу! Страшно? Я, конечно, преувеличиваю, дурачусь.

Знаешь, я, пожалуй, все-таки отправлю тебе это письмо. Я все равно хотел сказать тебе все это, да боюсь, не получится сказать вот так, более-менее связно, так что читай, постарайся все правильно понять. А говорить мы будем о другом, более веселом, бессмысленном и беззаботном. Хватит рассуждений, я устал от этих мыслей, они изматывают меня, как головная боль, устал я маяться тоской, поэтому пора прекратить это самоистязание, забыться чем-нибудь. Но чем? Своими воспоминаниями. О чем? О тебе и о тех счастливых днях, когда мы были вместе. Вот и замкнулся круг, я вернулся к тому, с чего начал, так и брожу по кругу, пока не появишься ты и не вытянешь меня за собою на новый круг, на новый виток спирали, определяющей наш жизненный путь...

Все. Стоп! Иначе я стану подсматривать в будущее и ударюсь в мистику. Не хочу знать заранее, что будет дальше. Я потеряю к жизни вкус. Так что, доживем - увидим. На этом и остановлюсь.

Писать "до свидания" - глупо, мы увидимся раньше, чем ты получишь это письмо. Оно как-то неестественно вклинится в наши встречи и беседы. Ну и пусть. Люблю тебя. "Бундзин"